Уроки давно закончились, а Алла все сидит. На опущенных плечах платок, когда-то давно подаренный матерью, потому что теплый и спину не продует, ты повяжи, доча. Доча лишь накидывала его на плечи, чтобы не мерзнуть в кабинете, где дует из каждой щели. Алла смотрит перед собой. На столе открытые тетради, на столе непроверенные самостоятельные работы. На столе ее жизнь. Сама выбрала, сама виновата.

Алла опустила голову. Пальцами поглаживала лоб и пыталась собраться. Склеить себя обратно, в то состояние, когда она высокомерная нудная учительница, которую все ненавидит. Потому что вы должны учиться, маленькие дармоеды. Потому что не хочет, чтобы ее дети выросли в местных алкашей, готовых за бутылку сделать все и еще немного больше. Она хочет им лучшего будущего и потому гоняет.

Гонять учеников получалось, склеиться нет. Клей-момент просрочен и не держит мозаику. Не присоединяет стенки разбитой вазы. Алла сломлена. Потеряна в своем горе, тоске и пустой квартире. Не ждет больше мать, весь день пролежавшая на кровати и посмотревшая едва ли не все выпуски пусть говорят, потому что интересно ведь, что там, в мире то этом происходит. В хородах твоих больших.

Алла была не готова. Алла думала, что есть еще время. Она ведь, мать, еще ходила, не стала совсем овощем. Выходила на лавку у подъезда и говорила с другими старушками. Иногда они втягивали в разговор и саму Аллу и, о боже, сколько там было предложено мужиков рукастых. Сватали кого ни попадя. Алла смеялась и звала мать домой.

Ужинать пора.

А сейчас. Дома пусто, Алла и сама туда не ходит, остается у деда. Боится, что он сопьется и тоже помрет. Да и сама она оставаться одна была не готова. Может потом, когда смирится с тем, что матери нет больше. Что теперь только на кладбище к ней ходить будет, на лавку у креста, а не на лавку у дома.

Дед говорит, надо свечку поставить, а Алла ведь даже не верит в Бога. Крещенная, но не верующая. Крест лежит в какой-то шкатулке. Но свечку они с дедом ставили. И Алла даже надела на голову платок. Потому что так правильно. Потому что чей монастырь, того и устав.

Алла вспоминает похороны и прикусывает щеку. Алла прикрывает глаза и видит серое лицо матери в обрамлении не менее серых волос. До смерти, чертовка, щеголяла своей косой. Алла даже платье взяла то, которое просила мать. Не перечила ей при жизни, не будет после смерти. Послушная девочка с треснувшей маской сучности. Только на один день.

На два.

На стекла очков падали слезы, Алла заходилась в беззвучных рыданиях. Ее плечи дрожали, а зубы впивались в нижнюю губу, сгрызая алую помаду. Мать говорила, что шлюшная. Алла знала и без ее напоминаний.

Лишь бы не громко.