Быстренько махнуть через забор, пробраться в самый дальний уголок мертвого, никому давно не нужного, но по каким-то неизвестным причинам все еще не разрушенного, цеха. Наступить на крысиное дерьмо в таком месте — раз плюнуть, еще проще — наткнуться на шприц. В сотый раз рассмотреть расписание стены разнообразными матами, кое-где обоссаные, разукрашенные чье-то выцветшей блевотой или вообще обгаженные. Тот еще ароматец. Куда смотрит тот плешивый сторож? Сам ведь нечасто сюда заглядывает, видать. Но для ценителей гнездышко сие — рай. Ошиваться здесь могли или конченные идиоты, или бесстрашные нарики, или такие как Олеся, то есть, слегка долбанутые. С бутылочкой пивандрия в руке, самого дешевого и гадкого на вкус. Точно помои, да какая разница, если жизнь и так дно.

Излюбленная фраза местных недоэмо и ноющий по туалетам девчонкам сейчас была как нельзя кстати. Мамашка снова забухала, без труда просрала все деньги, которые выслал его сиятельство папочка. Тот еще кретин, но хотя бы о дочери вспомнил, в отличие от маменьки. Порой Олесе хотелось, чтоб маман сдохла. Но потом она вспоминала, что, наверное, все-таки любит эту алкоголичку. Ведь было же что-то хорошее, надо только вспомнить, вот если напрячься…

Но ничего не вспоминалось. Или это Зеленка не хотела вспоминать, или действительно ничего хорошего не было. Кроме, конечно, пива, ведь его-то в холодильнике всегда было навалом, в отличие от хоть какой-нибудь жратвы. Жрать хотелось сильно, надо было сходит к бабке, но так не интересно. Олесю тянуло не к еде, а  туда, где происходила всякая херня и где смрад стоял такой, словно штабелями хранили рядом разложившиеся трупы. В цеху было спокойнее, здесь не было того слезоточивого амбре, здесь было уютнее. Не было здесь и дружков, которые и обписывали стены своим дерьмом, а после вытирали пальцы друг о друга. Одним словом, скучновато.

Олеся через силу проглотила пойло, поморщилась. Если привыкнуть, то не все так плохо. С минуту она таращилась на крысу, крыса на нее. Переглядки закончились быстро, стоило Олеси без особого энтузиазмом пальнуть по крысе из рогатки. Да, конечно промазать в таком никудышным освещении, но все-таки хоть какое-то развлечение.

Олеся подобрала под себя ноги, устроившись удобнее. Нечто дистрофическое, похожее на не слишком ужасное привидение, легонько выплыло из тени. Не похоже на фигуру дружков-гопников, а значит — очередной лошок, ищущий приключений здесь. Зеленка тихонько соскользнула с парты, бережно поставила бутылку, прокашлялась, чтобы голос стал ниже и авторитетнее.

— Стояночка, уважаемый! — совсем уж устрашающее звучать не получилось. Зеленка поняла, что зря бросила курить: Тогда ее голос звучал убедительнее.
— Эй ты, сопля, я к тебе обращаюсь! — повторила она и все равно вышло преплохо раз жертва сама приползла сюда, то можно было и поразвлечься. Главное, чтоб не наркоша — с ними вообще говорить не о чем, можно разве что по стенам поползать ради прикола. Но не сегодня.

Олеся ухватила дистрофика за плече, сильно надавила. Ждала, чтоб он или она пискнуло. Пока Зеленка не поняла, что этот кто-то имеет пол. Более-менее мужской. Если окажется слишком буйным, то, вроде как, в бездонном кармашке толстовки завалялся ножик. Бабушка всегда учила, что нужно уметь постоять за себя. Правда только, она не знала, что Олесенька таким образом стоять за себя будет.

— Небось, пришла сюда за впечатлениями? Так я тебе их организую, — загробным тоном пропела Зеленка, почему-то решив, что тот дистрофик все-таки девчонка.

Олеся присмотрелась к тому, что успела обозначить как жертву. Со сравнением она, конечно, поторопилась, ибо от мяса тут не было почти ничего — мешок костей. То самое тощее, похожее на дохлую рыбу, такое несчастное и еще ноющее. Какого хрена ты явилось сюда, если не хотело с кем-то встретиться? На переносице Зеленки появились морщины, при виде которых обычно добрая часть школьников бросалась врассыпную. А это мелкое ничтожество еще вякало! Совсем рехнулось… Зеленка ощутила острое желание врезать ему под дых вот прямо сейчас, но сдержалась — как-то слишком быстро, даже не посмакуешь толком.

— Табло завалил, чмошник! — озлобленно огрызнулась Олеся, продолжая с жаром сжимать плечо жертвы. Да, это был девятиклассник, имени которого Зеленка не знала, да и знать не хотела, но отпиздить его считалось чем-то вроде обязательного ритуала среди ее знакомых. Только она почему-то оставалась в стороне. Ну, до этого дня. Этот мелкий гомик не знал, что полез палкой в осиное гнездо.

Ну, а как еще? Когда не совсем дружелюбному человеку говоришь «давай вот без драки, а?» сразу готовься к тому, что отгребешь по полной. Тем более, если тот человек — дама, какая-никакая, но все-таки. Барышни слышат одно, а делают другое, даже вот такие гоповской натуры. Разве можно отложить агрессию на потом? Это как будто сказать волку: «Садись на диету», положив перед ним сочный большой кусочек свежего мяса.

Олеся, как каждый уважающий себя гопник, решила немного поиздеваться над Костлявым. Не в поисках деда Мороза он сюда забрел ведь, осознанно искал уютное уединенное местечко для того, чтоб пускать сопли и жалеть себя. Олеся готова была помочь ему: пускать сопли костлявое недоразумение точно будет. Было не до церемоний. Зеленка поволокла за собой барахтающееся тело прямиком по невероятному ковру из окурков, шприцов, презервативов и прочего дерьма, которым был захламлен пол. Знали бы рабочие цеха, во что со временем превратится это место! Облевались да обматерились бы.

Она молчала, смотрела на Косточку, которого силой прижала к стеночке одной рукой. Второй рукой Зеленка ловко выудила из кармана тот самый перочинный ножик; он был малость туповат, но в данный момент это Олесю интересовало мало — пригрозить ублюдку, а может быть, даже оставить на его мордашке парочку порезов — самое то, сойдет. Да и вообще, нож был, скорее, частью имиджа, чем реальной угрозой кому-либо.

— Отрезать тебе язык? — поинтересовалась Олесенька, описала ножиком круг перед лицом шкета, а после, чтобы костлявый не подумал, что она из разряда той гопоты, которая только галдеть умеет, пнула его в живот кулаком.

Зеленка вдруг ощутила себя феминисткой. Она боролась за равные права всех гопниц с гопниками, а еще сильно волновалась за репутацию. Чтобы вот такие червяки потом воняли, что не боятся девчонок? Да черта с два!

Насладившись собственным ударом и вполне внушительным запугивающим взглядом, Зеленка потянулась за пивасиком. Удивительно, но теперь пить его было не так противно, словно помои вдруг превратились в мед. Олеся удовлетворенно ухмыльнулась, не выпуская из виду Косточку, во второй ее руке все еще находился ножик.

— Пиво будешь? — вдруг спросила Зеленка. Ответа она не ожидала, а взяла все в свои руки: подняв голову Косточки за подбородок (ножик пришлось сложить обратно в карман), девица залила его рот отвратительным пойлом. — Что, не нравится? Вот и мне не нравится, — насмешливо добавила Олеся, заставляя Косточку глотать мерзкое пиво.

Когда бутылка опустела, а по лицу и верхней несчастного девятиклассника стекала липкая жидкость, по ошибке названная пивом, Зеленка опечалилась. Она вздохнула:
— Денежки есть? А то выпивка закончилась… — ей казалось, что у еврейских мальчиков всегда есть баблишко. У такого хлюпика они точно были — на бинты и йод точно. Нужно же ей к чему-то прицепиться, а что еще взять с этого едва живого дистрофика?
— Ну, сам отдашь? Или как?

Косточка упорно напоминал Зеленке тех юродивых жителей города, которые целыми днями слонялись по улицам с протянутой рукой и выпрашивали деньги, при этом постоянно давили на жалость и упоминали о своих многочисленных болячках. Подобные люди у Олеси не вызывали ни малейшего сочувствия — они ее страшно бесили. Такие сгорбленные, чумазые, худые и нищие, обернутые в старое тряпье… Только и ждали, чтобы пришел кто-то и помог им, а сами даже и пальцем не шевелили ради себя же. И этот пацаненок далеко не ушел, он как будто искал неприятностей, но успевал еще выпендриваться, словно и знать не знал, что в таком мрачном месте могут водиться твари вроде Зеленки.

Настоящий кретин. Никакого терпения не хватало уже. Олеся выхватила скомканные сто рублей из его руки — не деньги, а туалетная бумага, настолько неряшливо сложенная.
— Слушай, ушлепок, прикуси язык, — рявкнула Зеленка, демонстративно разорвав купюру. Нечасто она позволяла себе такие выходки, деньги ведь нужны были всегда, однако сегодня — просто сам гопический бог велел. Этот мешок костей действовал на нервы, причем не хуже, чем вилка, которой усердно проводили по гладенькой тарелке. Да и голосок его писклявый был похож на раздражающий скрипящий звук.

Руки Олеси задрожали. В заброшенном помещении было прохладно, но не настолько чтобы заставить ее замерзнуть. Теплая одежда и обувь не позволяли, к тому же. Просто Зеленку буквально распирало от невероятной злости: глаза гневно сверкали, наливались кровью, а в груди ядом разливалась ярая ненависть. В первую очередь, к себе. Но себя бить Олеся не собиралась, поэтому собиралась всю свою злость согнать на мальчишке. На унылом, поникшем мальчишке, который еще успевал дерзить. Вот подонок! Олеся ухватила Косточку за шею, нажимая на кадык, словно собиралась выдавить его к чертям собачьим оттуда.

— Говорят, что ты мальчик. Я вот так не думаю. Мне кажется, что вот это, — она надавила на кадык большим пальцем, а после ехидно посмотрела на Косточку, ожидая от него трусливой реакции, уж больно хотелось увидеть страх в его глазах. От этого Зеленка получала страшное удовольствие и чувствовала себя круче, выше этого мелкого засранца.

— Давай просто удалим его? Как прыщик? — парировала Зеленка дальше, продолжая сжимать тонкую шею Косточки. Под пальцами пульсировали вены, можно было расслышать и прерывистое дыхание самого мальчишки, хотелось, чтобы он охрип, вот тогда его голос перестанет быть настолько гнусным. Так казалось Олесе. Она думала, что сможет исправить что-то прямо сейчас. И снова воткнула палец в кадык, задержала его там на несколько секунд. По коже пробежались знакомые мурашки, ознаменовавшие эйфорическое чувство превосходства — это воистину блаженство, когда знаешь: есть кто-то слабее тебя и ты можешь без проблем лишить его жизни, он даже защитить себя не сможет.

Нет. Конечно, убивать Косточку она не собиралась. Только помучить, припугнуть, заставить страдать, плакать и так дальше по списку. Зеленка — не обычная гопота на районе, а та, которая еще и слегка садистична. То есть, если обычно гопоту интересовали деньги, телефоны или просто беспорядочные махачи, то Олеся в этом плане была эстетом — ей нужны были эмоции, а не только крики и боль.

— Могу выдавить и то, что бултыхается у тебя в штанах. Но мерзко туда лезть, — брезгливо заявила Олеся, на мгновение опустив взгляд вниз, как будто раздумывая. Но издеваться еще и над пресловутым еврейским достоинством не стала. Спустя минуту, когда хриплое дыхание Косточки полностью удовлетворило ее, она и вовсе отпустила его. Свою дозу на сегодня она, кажется, получила. Стало легче, отпустило, больше не хотелось зависать на дне. Ну, до завтра точно.

— Давай вали отсюда, говнюк, пока еще ходить можешь , — скользнув взглядом по тощему тельцу, недовольно прыснула Зеленка. Ну, не может такое чудо быть мальчиком, ну не может. Это не мужик, а вообще непонятно что.

Вот же мразь! Зеленка подозревала, что особым умом Косточка не обладал, но не думала, что все настолько плохо. Любой нормальный человек давно мы смылся прочь, только пятки бы сверкали, а этот горемычный не просто остался рядом с агрессивной девицей, а еще и осмелился снова открыть свой рот. Видимо, не зря люди говорили, что с евреями лучше не связываться — не пальцем деланные.
Олеся свирепо заскрипела зубами. Вывести ее из себя — дело обычное, как два пальца об асфальт. Агрессия только-только покинула ее, но могла вернуться обратно, на этот раз уже более мощным потоком ударов и ругательств, после которых Косточка вряд ли сможет подняться с места и раскрыть свой паршивый рот. То ли смелый, то ли дурной. Скорее всего, именно дурной.

Зеленке было не до сентиментальных бесед о трудном детстве, об издевательствах сверстников и прочей лабуде, которая творилась сплошь и рядом в этом сранном Энске. И не только здесь. Счастливые подростки порой казались чем-то эфемерным и мифическим, их как будто не существовало вовсе.

— Ну ты отсталый. Какого хрена ты мне об этом говоришь? — Зеленка нахмурилась. Нет, даже не так. Она состроила такую рожу, что, казалось, ее лицо вот-вот треснет от раздражения. Она не знала, куда деть себя в тот момент и как бы снова не сорваться, потому что снова бросаться с кулаками на кусок дерьма она Олеся не хотела. Потому что это дерьмо говорило правду и Зеленка об этом прекрасно знала. Много в Энске таких недолюбленных детей, которые рано или поздно сходили с ума, ощущая грубую нехватку каких-то сказочных теплых чувств. Олеся явственно ощутила укол ядовитой обиды, поглотившей всю злость и ненависть.

Несложно было найти ахиллесову пяту человека, который постоянно искал тех, кто слабее и испытывал свое превосходство, издеваясь над такими простофилями, ботаниками, глупыми девчонками и так далее. Зеленка не особо раздумывала над тем, кого дрючить. Сегодня под руку попался Косточка, и ему повезло, что вспышки агрессии у Олеси сейчас были какими-то быстрыми и легкими.

Мимо Косточки пролетел средний размеров кусок кирпича и с грохотом шмякнулся о стену. Зеленка не прицелилась, но стало немного легче. Ей вдруг захотелось покурить. Сигарета между зубами всегда выручала Зеленку — вкус и запах табака успокаивали, даже если тот табак был самым дерьмовым, вперемешку с какой-нибудь крошкой из отходов или из сорняков. Она была готова поднять более-менее свежий окурок и закурить, однако сдержалась: в таком месте можно было подцепить заразу похуже мелкого еврейского засранца.

— Легкой смерти ищешь? — поинтересовалась Олеся, из-под лба поглядывая на паренька. Ему не хватало только старой шляпы и трости, чтобы выйти на улицы и начать попрошайничать. Так жалко он выглядел. Жалко, да-да, жалко. Даже Зеленка успела его пожалеть, правда, приступ жалости длился всего несколько секунд. Эх, а все-таки повезло мелкому девятикласснику, на месте Олеси сегодня здесь могли быть и другие члены уважаемой гоп-стоп компании.

— Я не собираюсь дубасить тебя. По крайней мере, сегодня. Хочешь поплакаться о несчастной жизни — пожалуйста, только мне это не интересно, — парировала Олеся, словно не она только что готова была заляпать кровью Косточки тяжелые бетонные стены старого цеха. Зеленке бы милую улыбочку — сошла бы за обычную девчонку, в голове которой жили шмотки, мальчики и свежие сплетни. Но она не улыбалась, а как-то слишком заинтересовано поглядывала на Косточку, словно собиралась проводить эксперимент, что-то вроде вскрытия, только без самого физического вскрытия.

— Почему ты косишь под бабу? — вдруг осведомилась Зеленка, которая хоть и не косила под мужика, но на ту самую обыкновенную русскую бабу не походила совсем. — Неужели ты действительно гомик?
Олесенька рассчитывала на честный ответ, что-то между: «да, я тот еще пидор» или «нет, просто рожей не вышел», остальное она бы вряд ли поняла. Раз уж Косточка застрял посреди цеха, почему бы не устроить ему допрос? Без соплей только.

— Ну, чего молчишь? А-а-а, боишься? — дальше она засмеялась так оглушительно громко, что с ветхого потолка посыпалась побелка и штукатурка. К счастью, ржать Зеленка прекратила быстро и сразу же выжидающе уставилась на Косточку, словно ее смертельно интересовал ответ на поставленный вопрос. 

И курить все еще дико хотелось.

Не стоило надеяться на прямой ответ, ну, а кто будет говорить бешеному человеку, готовому в любой момент сорваться и снова наброситься с кулаками на кого угодно, о своей нетрадиционной ориентации? Зеленка не подумала об этом. Она вообще редко задумывалась над глобальными вопросами, например, почему она такая ненормальная, или почему она постоянно рвется в драку, или почему чужие сексуальные предпочтения не дают ей покоя. В ее компании никто не любил мальчишек со смазливой мордашкой, больше похожих на девчонок. Девчонкам, даже самым тупым и потерянным гопники прощали почти все. Потому что этих девочек тоже можно было трахнуть. Трахаться оно же всегда лучше, чем по роже бить слабый пол — удовольствия больше. А вот трахаться с такими вот Косточками, половая принадлежность которых металась между «м» и «ж» гопники не решались, боялись, что может понравиться.

Зеленка, к счастью, себя не относила к лицам неопределенного пола и хоть выглядела далеко не как типичная девчонка, сохраняла какие-то крошечные остатки женственности. Волосы она не обрезала, хотя и хотелось однажды подстричься практически под ноль. Вот удивилась та мерзкая классуха, да ее бы инфаркт хватил! Но так сильно рисковать своей внешностью Олеся не стала — хватило и зеленой краски, похожей на ту, которой окрашивали все покосившиеся заборы в их глухи. Классная и так очень «обрадовалась», а Олесе и этого оказалось достаточно.

— А ты мечтал встретить на моем месте разрисованную фифу? Ну да, они только тут и водятся, — насмешливо спросила Зеленка. В голове не укладывался тот факт, что Косточка не гомик или, по крайней мере, решил притворяться не таким.

— Я все никак не могу тебя раскусить. Че ты бродишь вокруг да около? Пидор — значит пидор. Не пидор — значит не пидор, — мрачно воззрившись на тощее тело, напоминающее чем-то спичку, Олеся снова вспомнила о сигаретах. Почему-то никто не предупреждал ее раньше, что бросить курить так сложно, все только и галдели о расслабоне, ни слова о зависимости.

Косточка еще и подливал масла в огонь. Ну, не любила Зеленка этих речей, ей важен был сам ответ. А этот шкет все никак не хотел признаться в том, что он гей. Или не ней. Не разберешь его, в каком там направлении его член встанет. Если вообще встанет.
От таких мыслей Зеленка поморщилась. Какого хрена она вообще о таком подумала? Словно больше не о чем думать вообще! Например, снова о сигаретах. Чем дольше смотрела Олеся на Косточку, тем больше понимала, что пора снова начинать курить и лучше будет сделать это прямо сейчас.

Мерзкое на вкус пиво оказалось крепким и коварным, в том смысле, что ударило в голову только сейчас, медленно и неторопливо напомнило о себе захмелевшим взглядом и легким помутнением в итак бестолковой голове. Зеленка едва заметно пошатнулась, хоть до этого держалась ровно. Лучше бы она действительно выкурила с пол пачки паршивых сигарет, чем пила пиво, от которого сейчас пошатывалась, словно неваляшка, упорно пытавшаяся остановиться и стать ровно.

Минздрав вежливо предупреждал о вреде алкоголя. Более разрушительным его влияние было для молодых неокрепших организмов, только-только ступивших на славных путь употребление. Нужно было больше практики и примеров — трудовик или мамашка, которые давно собаку съели на делах алкогольных. Надо было думать прежде чем великодушно обещать Косточке некое подобие перемирия. Нужно было врезать ему несколько раз да и смыться себе со спокойной душой отсюда, за сигаретами смыться и наконец-то смачно затянуться.

Происходящее в следующий момент можно было охарактеризовать как: «ПОЛНЫЙ ПИЗДЕЦ, ПАЦАНЫ!!!» Зеленка не отдавала себе отчет в действиях, наверное, потому что собиралась окончательно убедиться в том гомик тот пидор или не гомик. Просто как-то нужна была жирная такая точка в этом разговоре, а еще пивандрий не позволял Олесе поступить иначе, он как будто толкал ее к Косточке. Да, во всем виноват алкоголь, это он заставил Зеленку схватить дистрофическое тело несчастного еврейского мальчишки, сильно прижать к холодному металлическому станку, много лет стоявшего тут без дела, а потом… А потом точно виновато пиво! Потом Зеленка решила, что кулаками делу не поможешь. Она не думала снова, впрочем как всегда. То был не поцелуй, то был какой-то глубокий засос, потому что слишком грубо, без соплей, без всего того от чего трепетали обычные девчонки.

Насладившись вдоволь тем, что натворило пиво (не сама Олеся, нет), Зеленка отстранилась от девятиклассника. В голове молнией пронеслась мысль о том, что творить такие чудеса могла только настоящая идиотка, уж никак не та страшная гопница, вгоняющая в ужас всех мелких и не очень школьников.
— Только пикни — пришибу, понял? — заявила она на всякий случай, вцепившись за воротник свитера Косточки, точно клещ. Вряд ли Косточке захочется хвастаться таким сомнительным достижением.

Оказалось, что не все настолько плохо, как могла представить себе Зеленка, бросая косые взгляды на девятиклассника в школьном дворе. Нет, она раньше как-то задумывалась о том, как бы совратить несчастного еврейского мальчишку, всеми силами пытающегося закосить под милую девчонку, но алкоголь помог ей додуматься до совершенно немыслимых ранее вещей. Поцелуй не казался чем-то противно-омерзительным, разве что дарил неприятный привкус во рту — то самое пиво, похожее на помои ничуть не прибавляло романтики. Да и не было ничего романтического, ничего такого, что располагало нормального здравомыслящего человека на интимный лад. Холод, сырость, вокруг — хлам и грязь, привлекательного критически мало. Однако для того, кому терять было нечего и просто хотелось поразвлечься искать что-то хорошее среди кучи дерьма не имело смысла.

Олеся и не пыталась как-то отстраниться или убрать от себя шаловливые ручонки мелкого шкета. Желание огреть его чем-то тяжелым по голове отступило практически сразу, уступило место легкой дрожи, которая бегло промчалась по спине, стоило только Косточке коснуться пальцами теплой кожи. В горле отчего-то резко пересохло, несмотря на выпитое не так давно пиво. Что-то клацнуло в голове, словно переключило передачу, перевело Зеленку в какой-то совершенно иной, «ручной» режим. Она успокоилась, взгляд ее больше не был таким угрожающим, а стал безмятежным. Ослабила хватку не выпустила из рук тонкую ткань свитера, теперь Олеся точно так просто не отпустит этого «гомика».

Пятнадцать лет — самая пора для того, чтобы распрощаться с тем, что обычно подростки пренебрежительно называли «фу, девственность». Зеленка уже все решила за обоих: она-то со своим «фу» распрощалась в восьмом классе. Если бы у нее спросили: «А как это было?», она пожала бы плечами и неуверенно ответила: «Не очень», потому что не помнила толком, потому что была в доску пьяна. Сейчас дело обстояло иначе — алкоголя в ней было намного меньше, но отчего-то Косточка вдруг показался неебически привлекательным мужчиной, с помощью которого можно было получить удовольствие. По крайней мере, перепихнуться на скорую руку.

Ткань под пальцами Олеси угрожающе затрещала. Свитер стремительно покинул свое место, слетев с Косточки через голову и приземлившись на грязный пол. Следом последовали штаны, тряпкой слетевшие вниз — пришлось немного повозиться с молнией. Тощее, хиленькое тельце — совсем не то, что ожидаешь увидеть от того самого «неебически привлекательного мужчины», но Зеленка не обращала внимания на телосложение мелкого. Она и сама не была крупной или фигуристой, все время пряталась под мешковатой одеждой, создавая эффект «капусты».

Ее руки быстро сгребли Косточку в охапку, крепко-накрепко прижав к себе. Она снова поцеловала его, только на сей раз не так грубо  и безобразно, мягче, чувственней, но так же глубоко и жарко. И ей понравилось, как в тех жутких женских романах у маман в комнате, где девицы ощущали как жарко им становится, как кружится голова и все прочее, в красках описанное на страницах книги. Зеленка не привыкла ходить во круг да около, не любила ждать и не была поклонницей затянувшихся прелюдий. Единственной мыслью, которая промелькнула в ее зеленой голове было: «Презервативы», но их не было. И вряд ли они были у дистрофика Косточки — девственника, дрочившего по ночам на гей порно. Впрочем… можно обойтись и без резины, если исполнить все грамотно.

— Давай быстрее, — более чем понятно произнесла Олеся, отстраняясь от Косточки и намереваясь избавиться от собственной одежды. — Если ты, конечно, хочешь. Хотя какая нахрен разница? — она усмехнулась, с напором налегая на девятиклассника и прижимая его к бетонному полу, как раз в том месте, где тряпками валялись вещи паренька.

Будет ли холодно? Не будет, если справиться со всем быстро. Будет ли больно? Разве что Косточке, никак не Зеленке, которая вряд ли позволит мелкому сделать что-то не так. Будет ли стыдно? Может быть, потом, завтра или послезавтра, однако своего стыда Зеленка не выдаст, снова включит гоп-стоп и поминай как звали. Будет ли приятно? Зависит от того, как поведет себя Косточка.

А было действительно прохладно в первые несколько секунд. По старому зданию вдруг забродил холодный ветер, который жалил неприятными морозящими прикосновениями горячую кожу. Зеленка понимала, что нужно поторапливаться. Мальчишка не сопротивлялся и был готов ко всему, что только взбредет в зеленую голову. А еще недавно Косточка казался таким милым и наивным мальчишкой, который густо краснел и закрывал глаза, завидев сцены эротики в кино. Даже в этом худющем девятикласснике жило нечто, что обычно называли тем самым «мужским началом», которое становилось внезапно твердым при виде оголенного женского тела или под чьими-то искусными прикосновениями.

Смелость Косточки приятно удивляла. Зеленка позволила прикасаться к себе, она получала удовольствие, она чувствовала как наливается ее грудь и становятся твердыми соски. Однако она не позволила Косточке слишком долго и тщательно изучать собственное тело.
Момент — и Олеся сорвала с Косточки тряпочку, все еще прикрывающую уже вполне напрягшуюся плоть. Похвастаться большим опытом в знании чужих членов Зеленка, к несчастью, не могла, но увиденное не вызвало у нее негативной реакции. Она провела рукой по длине напряженного органа, чувствуя буквально каждую пульсирующую в томном ожидании вену.

Она видела как смущается Косточка, пытаясь выглядеть при этом смелым и нахальным. Это несколько забавляло Зеленку, ибо сама она не ощущала стыда и смущения, она вообще как будто отключила все эти эмоции. Словно не тот мелкий пидорас находился под ней, готовый начать пресловутый «сеанс любви», в народе именуемым просто трахом. Да, не стоило рассчитывать на лишнее нежности, какие-то робкие прикосновения и нелепый шепот на ушко в стиле: «О, давай, дорогой, поглубже, о, еще». Зеленка намеревалась сделать так, чтоб эта мелкая сволочь кричала под ней, чтобы извивалась, чтобы чувствовала потом не смогла соскрести себя с холодного плоского пола.

Холодный ветер все еще бродил по заброшенному цеху, заглядывал под станки, гонял по зданию жестяные банки и словно пытался выдворить оттуда и Зеленку с Косточкой. Если такое вообще возможно — и холодно, и жарко одновременно, чем-то похоже на лихорадку, когда у тебя температура под сорок, но не совсем так. Зеленка неторопливо и мягко прошлась пальчиками по причинному месту, легонько мазнула по головке, внимательно следила за реакцией, девятиклассника резко подрачивая его член. Ей показалось, что Косточка более чем готов, ровно так же как и она сама — она прекрасно знала, что ждать больше нельзя. И, избавившись от жалких остатков одежды, оказалась сверху, направляя член вовнутрь себя. Оседлала смачно, быстро, резко, вжав хрупкое тело Косточки в бетонный пол, с характерным звуком и с крепко поджатыми губами, чтоб не заорать. Ей не хотелось, чтобы шатающиеся где-то рядом (а они всегда где-то рядом) гопники услышали что-то лишнее. Нахуй надо.

Она торопилась, каждое ее движение было наполнено грубости и было слишком уж прерывистым, совсем не нежным, и плевать было на Косточку, который, казалось, что-то непонятное хрипел внизу. Олеся и не думала о последствиях, которые обязательно будут. Так всегда бывает, когда спишь с совсем левым человеком в каком-то стремном месте.

Охренеть, правда? Вот и Зеленка охреневала от того, что вытворяла. Впрочем, ее все устраивало: ей было в кайф.

Отредактировано Олеся Косенко (2017-12-29 03:03:35)

Гордиться было нечем: почти что жесткое изнасилование мелкого девятиклассника вряд ли способствовало взятию какого-нибудь важного достижения, приумножению авторитета или чему-нибудь подобному. Однако Зеленка все же испытывала некое чувство сродни гордости, в том смысле, что она в который раз доказала себе, что сильнее и если захочет, то может нагнуть любого, ну или почти любого. Это чувство невероятно грело душу и в разы увеличивало дозу удовольствия, получаемого при непосредственном контакте с телом Косточки.

Зеленка не могла припомнить, когда последний раз чувствовала нечто подобное: когда казалось, будто кто-то залил под кожу горячий воск, все внутри словно пылало, плавилось, лишало рассудка и не позволяло дышать ровно. Может быть, Зеленка просто не помнила, а может быть, получалось так, что спала она не с тем, с кем надо или как-то не так. Почему она раньше не подумала о том, чтобы затащить в старый цех какого-то несчастного паренька, которому явно не хватило бы духа и сил чтобы противостоять ей? Это было так прекрасно знать, что ты круче и подчинять себе "сильный" на словах пол, вертеть им и не думать о том, что чувствует то тело внизу.

До ее слуха долетали какие-то несуразные звуки походившие на отчаянное пыхтение, вперемешку с томными стонами, какими-то полу вскриками и хрипотой. Она чувствовала, как пальцы Косточки сильно впиваются в кожу на боках, словно он пытается как-то поучаствовать в процессе, помимо того, что может предоставить свой еврейский член. Внутри все горело, пульсировало, расширялось и сужалось, отчего сдерживаться становилось невыносимо сложно. Не то, чтобы Зеленка не позволяла себе стонать, ей просто хотелось сделать это не так громко, чтобы расслышать голос Косточки или хотя бы его писк. Она подозревала, что мелкому не очень удобно елозить по холодному полу, наверняка в зад ему впивались осколки пивных бутылок или еще хуже, но... разве это должно было ее беспокоить? Зеленка хотела просто использовать Косточку, получить желаемое и выбросить его как ту самую банку из-под мерзкого пойла.

Еще несколько резких, отрывистых рывков — и бедолага Косточка уткнулся головой о молчаливо холодную сталь станка. Он мог бы долбануться башкой, если бы Зеленка не прекратила свои необузданные скачки, не начала испытывать нечто вроде переживания. Не хотелось, чтобы Косточка отключился в самый неподходящий момент, по крайней мере, пока Зеленка не кончила.

Естественно никаких вопросов типа: "Ты как?" не последовало. Олеся бросила на мелкого несколько внимательных взглядов, при этом выглядела она слегка уставшей, но сохраняла свое "я", что позволяло ей еще и смотреть на Косточку как на кусочек говнеца, пусть и весьма полезного в данной ситуации. Пришлось оттащить его подальше от угрозы, подняв за плечи и прижав к себе, к затвердевшей груди, к колотящемуся бешено сердцу. Такая поза подразумевала под собой более изысканные движения, мягкие, чуткие. Это было приятнее. Не намного тех сумасшедших скачек, по-своему хорошо. Казалось даже, что в таком плавном, но глубоком темпе кончить можно быстрее, чем в диком и слишком пылком.

По спине пробежался холод, он снова напомнил о себе. Зеленка добавила движениям страсти, намереваясь завершить начатое, пусть не так скоро, но и не совсем в полудохлом ритме. Олесе снова снесло крышу, только на этот раз уже не из-за алкоголя, а из-за еврейского члена. Кто бы мог подумать... Но стыдно пока не было, вообще было похуй. Пока главное — феерично кончить.

На плече Косточки заалел след от хищных зубов Зеленки, кое-где виднелась проступившая кровь. Она вцепилась в него, сжала, как будто снова хотела задушить. Да что там! Она и сама уже почти не дышала, делала это отрывисто, тяжело, словно вот-вот должна была потерять сознание. Черт возьми, почему все так охуенно-то, а?

Блаженство, неземное блаженство испытываешь, когда напряженное тело вдруг становится таким легким и воздушным, что кажется — еще немного и ты взлетишь. Вот как после прошумевшей страшной грозы, вдруг становится так хорошо и приятно… Олеся смаковала сие ощущение, на секунды ей показалось, словно она вообще отключилась и пережила нечто сродни трансу, когда вдруг видишь себя со стороны, отдельно от тела.

Она дрожала. Но не от холода.

Она облизывала сухие губы, она чувствовала ужасную жажду.

Она позволила себе стать уязвимой на эти несколько секунд. Стать слабее, чем тот мерзкий еврейский мальчишка.

Но… к сожалению, это ощущение нельзя было заморозить или продлить. Косточка совершил одну ошибку. Одну очень страшную и неприятную ошибку. Это более чем отрезвило Олесю, вернув ей прежний постоянно мрачный вид. Конечно, Косточке не повезло, что он успел отстраниться и кончил внутрь, однако и такое окончание было столь противно… Зеленка поменялась в лице: ее словно перекосило, несколько раз она вздрогнула, почти сразу же испытала огромнейшее желание заставить Косточку слизать эту гадкую вязкую жидкость, так сказать, заставить его же убрать за собой. Она гневно взглянула на парнишку, брезгливо поморщилась и подтянула к себе его же свитер, коим без особого удовольствия и вытерла с себя уже остывшую сперму.

— Ты охренел что ли вообще? Кретин! — свирепо завопила она, швырнув в сторону уже испачканный свитер. Требовалось всего лишь одно точное движение, один удар, чтобы разукрасить еврейскую физиономию Косточки. Зеленка с трудом проглотила этот невыносимый позор, быстро метнувшись в сторону и лихорадочно натягивая на себя одежду. Только сейчас почему-то начало доходить до воспаленного мозга гопницы, как далеко она зашла и что если это маленькое чмо позволит себе раскрыть рот и что-то ляпнуть… Зеленка остановилась, бросила один резкий взгляд в сторону Косточки.

— Блять, ну пиздец теперь! — зашипела она, кое-как нацепив на себя толстовку. В заброшенном здании становилось прохладнее: вечер отступал, на улицы выходил ночной мороз, который так и норовил ущипнуть мелких жидов за их обнаженные члены.
Зеленка поморщилась. Перед глазами мелькнула картинка, описывающая недавние события. Было немного стыдно, но, скорее по той простой причине, что она не смогла проконтролировать саму себя и завалила Косточку. Отжарила. Сама не ожидала от себя, что умеет вот так вертеть на вертеле маленьких жидов.

Жизнь непредсказуема. Косточка мог гордиться собой, однако об это Зеленка, конечно же, умолчала. Она смотрела на него с презрением. Пиво выветрилось, остался только шлейф, который отдавался глухой болью в висках: Олеся нервничала, если бы она в такие моменты грызла ногти, то уже искусала их до крови.

Ей следовало бы уйти поскорее отсюда, позорно поджав хвост, но, черт возьми, бежать из-за этого? Серьезно? И от кого еще бежать… Зеленка отвернулась. Вздохнула. Выдохнула. Снова вздохнула. Залепить ему по морде? Смысла нет особого — все равно не осмелится никому ничего рассказать. Пригрозить? Можно, да как-то не хочется, слишком много внимания будет.

Олеся повернулась, скользнула взглядом по несчастному тельцу, которое недавно так жестоко отымела
.
— Ты не знаешь меня, а я тебя. Проходи в школе мимо, сечешь? — выражение ее лица говорило: «Только пикнешь — урою», но в голосе слышалась усталость, а еще Зеленка в самом деле замерзла. Пнув в сторону Косточки жестяную банку, Зеленка поспешно ретировалась домой. Некоторое время она в цехе не появится, пока дурь из глупой зеленой башки окончательно не выветрится.

Отредактировано Олеся Косенко (2017-12-31 22:47:59)